«Лунный свет», анализ новеллы Мопассана

История публикации

Новелла «Лунный свет» («Clair de Lune») впервые напечатана в газете «Жиль Блаз» 19 октября 1882 года под псевдонимом Монфриньёз.

Жанр и литературное направление

«Лунный свет» по своей структуре является классической новеллой, в которой сталкиваются в сущности непримиримые начала жизни, однако неожиданная развязка, как правило совпадающая с кульминацией, состоит именно в их примирении и обусловлена столь же неожиданной деталью. При этом читатель, знающий законы новеллистического жанра, лишь увидав заглавие новеллы, может заранее определить эту деталь, и это конечно лунный свет.

Впрочем, назвать эту деталь незначительной может кто угодно, кроме историка европейского искусства второй половины ХІХ столетия. Для живописцев-импрессионистов передать на полотне игру и переливы лунного света – одна из сложных, амбициозных задач, которая в это самое время находит всё новые и новые технические решения. Этой же целью задавались и композиторы-импрессионисты, например Клод Дебюсси в своём знаменитом ноктюрне «Лунный свет».

Наконец, в литературе и до, и особенно после Мопассана способы изображения лунного света для писателя-импрессиониста, заменившего реалистический принцип «отражения» новым принцип «впечатления», считаются чуть ли не высшей пробой художественного мастерства. Так, например, в «Чайке» А. П. Чехова, культовой пьесе поборников «нового искусства» в России, один из персонажей, начинающий писатель Треплев, говорит о более опытном писателе: «Тригорин выработал себе приёмы, ему легко... У него на плотине блестит горлышко разбитой бутылки и чернеет тень от мельничного колеса – вот и лунная ночь готова».

Тема, сюжет, композиция

Тема новеллы, по всем правилам жанра, задаётся в экспозиции, и это не более и не менее как «Божья воля». Ведь герой новеллы аббат Мариньян «был не из тех кто шепчет в порыве благочестивого смирения: “Неисповедимы пути Твои, Господи!” Он рассуждал просто: “Я служитель Божий и должен знать или по крайней мере угадывать Его волю”».

Из экспозиции мы также узнаём, что для аббата Мариньяна «“почему” и “потому” всегда были в непоколебимом равновесии. Утренние зори созданы для того, чтобы радостно было пробуждаться, летние дни – чтоб созревали нивы, дожди – чтоб орошать поля, вечера – чтобы готовить ко сну, а тёмные ночи – для мирного сна». В особенности последнее непременно следует принять во внимание – о чём нас также предупреждает заголовок новеллы.

Завязкой следует считать рассказ о пылкой ненависти аббата Мариньяна ко всем женщинам, не исключая даже и монахинь. «Он был убеждён, что Бог создал женщину лишь для искушения, для испытания мужчины». Обнаруживая завидную эрудицию в этом вопросе, аббат основывает свою ненависть на «женоненавистнических» цитатах не только из Библии, но и из стихотворения Альфреда де Виньи «Гнев Самсона». При этом, как оказывается, аббат всё же делает исключение для собственной племянницы, с которой и связано дальнейшее развитие действия.

«Добрые люди» донесли аббату, что у его племянницы появился воздыхатель, и даже объяснили, где их можно ночью увидеть вдвоём. Дальше развитие действия идёт по линии «гнева Самсона». Как некий ветхозаветный персонаж, аббат вооружается дубиной – настолько солидной, что когда он в ярости хватил ею по спинке стула, стул развалился.

И вот тут впервые является спасительный для всех лунный свет: «Он отворил дверь, но замер на пороге, поражённый сказочным, невиданно ярким лунным светом». Всё дальнейшее аббат воспринимает сквозь флер лунного света. В душу аббата впервые закрадывается сомнение: «Если ночь предназначена для сна… зачем же она прекраснее дня, нежнее утренних зорь и вечерних сумерек?»

Ответ аббат находит в развязке, совпадающей с кульминацией. Он видит свою племянницу с кавалером и долго любуется ими, оставаясь незамеченным. «Они вдруг оживили неподвижный пейзаж, обрамлявший их, словно созданный для них фон». И вот уже в сознании аббата пробудились библейские цитаты, совершенно противоположные тем, на которые он привык опираться, мысленно рассуждая об искушении, идущем от женщины. Ему вспоминаются «Книга Руфь» и «Песня песней».

«Значит, Господь дозволил людям любить друг друга, если он окружает их любовь таким великолепием. И он бросился прочь, смущённый, почти пристыженный, словно украдкой проник в храм, куда он не имел права вступать».

Образы и тропы

Мопассан – мастер «говорящей» детали. Буквально каждая фраза этой короткой новеллы, особенно первая и последняя, содержит подобную деталь.

Так, утверждая в первой фразе, что аббату «шло его воинственное имя», автор фактически напоминает французскому читателю о двух великих победах французской армии близ итальянского города Меленьяно (по-французски – Мариньян): над швейцарцами в 1515 г. и над австрийцами в 1859 г. Так невольно у читателя возникает вопрос: а кого же теперь победят французы? В финале оказывается, что побеждает любовь. Она побеждает узость и ненависть. Но когда звучат последние слова новеллы – о том, что аббат ненароком проник в храм, «куда он не имел права вступать» (ou il n’avait pas le droit d’entrer), – то это напоминание о церковно-юридической стороне дела, т. е. о целибате католического священника, также оказывается не фигурой речи, а неоспоримым фактом.

По контрасту с образом аббата Мариньяна, сложенного из «буквы» библейского закона и «положений» церковной юриспруденции, даны два также ключевых образа новеллы – юная племянница и лунный свет. Эта безымянная племянница аббата ребёнком порхает по полям и целует бабочек и звёздочки сирени. А лунный свет нарушает все каноны изображения жизни, все пропорции великого и малого, верного и неверного.

Именно лунный свет, которым насквозь пронизана вся финальная часть новеллы, является её образным центром и многократно варьируется в метафорах и эпитетах

Лунный свет «ласковый и мягкий» – «полувуаль, наброшенная на мир» (demi-voile jete sur le monde). Он превращает ночь в «серебряную и безмятежную». Он серебристая рама и нежный фон ночного пейзажа, и в его нежном свете преображаются тени влюблённых.

По писателю: Мопассан Ги де